* * * О мать-и-мачеха на бугорках в апреле И еле в теле праздная душа, Где полоща, как прачка, тонкий лёд Поёт чуть слышно талая вода! Когда весна растопит панцирь льда, Куда родней и радостней Италии Проталины, кочкарник, топь, трясина – Россия – мать-и-мачеха моя!
* * * И один я пью отныне! Баратынский И небо, и море – На поле в цвету незабудки, И утро такое – Покойно в болящей груди, Один, непривычно, – Мой друг закадычный зашился И лисьей ухмылкой: – На кой тебе пить? – затвердил. – Ах, ветер и поле – Ах, море в волне незабудок! Всё будет, как было – Вон мило крадётся гроза – Нельзя и сказать, До чего ж ты красива, Россия, С ума бы сойти, Если выпить бы было нельзя! * * * Холодок не по-летнему льётся – Солнце греется за облаками, И руками рукастые вербы Держать небо, где Волок на Ламе. В раме древней избушки полсада – И досадно стекло звонкой мухе; В каждом ухе симфония ада, Да не встанет с постели старуха. Эта муха весь стыд потеряла – Вылетала не раз она к Ламе Да дворами назад с холодрыги Возвращалась к старухе как к маме. * * * В шубу лесок оделся – Десять пород деревьев – И в перьях жар-птицы под солнцем Смеётся мне тишина: «Где она, берёза? Где она, осина? Где она, рябина? Где она, ветла?» Вот она, берёза С розой солнца в ладонях; Вот ветла серебрится С Истры она иль с Придонья; Долго от овина Шла через поле рябина; Осина замолкла под шубой, А потому – тишина. Вот она – Россия Моя – Потому так красиво! * * * Для сердца моего наречья всей планеты Вот в этом уголке лесном, моя Россия, Где все осины неумолчно говорливы, А нивы что меридианы, параллели. Их цели – слиться вдалеке, за окоемом, Там рома разливное море Аргентины И побратимы из таверны в Порт-о-Пренсе И песни жаркие кофейной гаитянки. * * * Нет, не склянка, а якорь отбивает на мачте секунды – Нудный дятел, он знает лишь ноту тук-тук да тук-тук – А паук в трудолюбии спятил, смастерил себе невод – Небо можно поймать им, не то что кита или муху. Не для слуха и дождь, что некстати вдруг забарабанил, Видно, банный денек для изрывших тропу кабанов. А каков фестиваль музыкальный вдоль кромки болота! Самолета не слышно, так нежно лягушки поют. * * * Поле, полюшко-поле, островок в окоеме, Незнакомый с подземкой, удушливым адом. Радо сердце – оно предвкушает в прохладе, Что не надо лекарства, не надо отравы. Справа солнце восходит, а слева заходит – На свободе часы так летят незаметно! – Лето дышит деревней и древнею волей, Поле, полюшко-поле все в зернышках звездных. * * * И по древней родословной и по новой Воробьевы горы – бедные родственники Гималаев. Гончие Псы лаем оглашают местную обсерваторию, Территорию которой не пометишь, а зальешь, задрав лапы. Альпы и Воробьевы горы – родственники поближе – И там, и здесь – лыжи, но там горные, а здесь рублевые. Воробьевы горы, выходит, клевее. * * * Уж забывает вечер день минувший, И в уши льётся мертвенная тишь, И лишь звезда чуть плещется средь лужи, И кружат фонари над скатом крыш. Чем не Париж? Версаль – моя избушка, В ней душно днём, а на ночь печь топи, Зато ампир, и здесь я император, Колонизатор Млечного Пути. Но не уйти мне от любви к Парижу, Я вижу ось моей Земли родной, Другой не надо мне, пусть и красивой, Россия краше всех мне и такой. * * * Что ты заводишь песню военну Флейте подобно, милый снегирь? Державин 1 В удушливом мешке – в подземном переходе – В две флейты дышит Бах в потоке немоты – Здесь переправы нет, а силы на исходе И за спиной толпы уж сожжены мосты. Всем строить – нам ломать, ума не обнаружив, И нынче поделом к чертям нас занесло! Я воздух позабыл, каким дышал снаружи, – Как флейта при игре похожа на весло! – Несёт бездумный люд потоком в край проклятый, Где флейте не дышать, где обнаглевший сброд: За горстку медяков бессмертная соната – Дешевле лишь Харон за греблю не берёт. 2 Сиреневый туман развеял Ванька-Каин – И оторвалась всласть горячая братва: Столь меток стал металл, что не хватает камня На обелиски всем и не растёт трава. Там гравий и гранит, там говорит лишь ветер И метят ныне в них шальные стаи птиц. Как ветер мне спросить, кто за ребят в ответе, Когда и за страну нам не с кого спросить?! Приспущены орлы, слетевшие на древко, – И флейта ожила для славных похорон: Им запад дом родной – пусть знают, что от века Он – солнца живоглот – безжалостный Харон. * * * Я голову опускаю – И родину вспоминаю. Ли Бо Набрел я в бамбуковой роще на пьяниц – Румянец красил тогда ещё щёки мои – На шестерых они себе соображали, Жаль меня стало, взяли меня седьмым. Выпьешь чарку – закусишь стихами, Хочешь, о маме, но лучше – китайской природе. Вроде я трезв ещё, но не о том сочиняю, Чайна прекрасна, а я всё о родине. У сотрапезников тоже свои закуски, Правда, и русский они привечают. Чайки и здесь летают у моря, Горя и здесь, хоть пей до отчаянья. * * * Не надо печали. Смотри – не забудь Прохладные воды за Спасом, Плещеево море на милю по грудь Закатного иконостаса, О флоте мечтающий Переславль И церковь его – с парусами корабль. Не надо печали. В прощании есть Надежда на новые встречи. В каюте церковной за светлую весть Затепли для матери свечи: Не вечно в печали пребудет Россия, И радостью встретят здесь блудного сына. Не надо печали. Печалью печаль Умножишь под клик журавлиный, Сбивающий стаи в далёкую даль Над Трубежем, лесом, долиной. Они улетают, но Русь не забудут – И вновь по весне с неба Трубеж протрубит. * * * Ту гавань, желанней которой не знал и не знаю, Как знамя страны и страну, ускользнувшую в боль, В бинокль не увидишь, за окоёмом не сыщешь, Хоть пищей по-прежнему та же забортная соль. А сон мой с годами туманом оделся белёсым, И стало несносным глядеть, как чужие суда Без стыда завладели причалом родимого порта И мёртвою хваткой вцепились в того, кто свободу им дал. Ах, даль, моя даль! Ах, порт мой! Ах, гавань моя! Не зря говорят, что ничто в этом мире не ново, И снова душа провожает в поход корабли До родимой земли, и готовы швартовы. * * * И Русь всё так же будет жить, Плясать и плакать у забора. Есенин Шепчутся листва и ветерок – У сорок как будто воскресенье, Им для донесенья провода – В два ряда красавиц чёрно-белых. Короток синклит у белобок, Ветерок им раскачал качели, Улетели с вестью проводов, Что плоды садов уже созрели. Красота и деревень и сёл. Всё родное. Милые картины. Хоть куртины в розовом дыму, Не пойму, куда теперь летим мы. А в окне шумит себе листва, Я листаю томик, и Есенин Песней доли навевает грусть, Оттого что Русь не для веселий. * * * Поле что степь. Я бреду к окоему, А неуемная тень – впереди. Сонно глядит раскаленное солнце, Бьется лениво сердце в груди.
Тень впереди. Ее вижу, а где я? Я сновиденье тени своей, Солнца, полей, несказанной печали, Долгих причалов на смятой траве.
Из муравы муравей быстроногий Новой дорогой – по мне – зашагал. Мал, а туда же, в ту степь, к окоему, Как и моя неуемная тень.
Темь съела тень мою – и под луною В миг с муравою пошло все ко дну. Вижу луну я сквозь слезы, а поле Боле не вижу, не вижу страну. * * * У расшумевшейся бурьяном борозды Дрозды, всклокоченные ветром, что-то ищут, Как нищий среди свалки городской.
Мне день-деньской нашептывает ветер, Что я в ответе, что моим хотеньем У запустенья ныне нет предела.
Слетела крыша у избы, торчит в сторонке – В сторонке, в стороне, в стране державной – Как ржавый гвоздь посереди планеты. * * * Яблок на яблоне больше, чем листьев, Истин высоких меньше, чем низких, Ближний закрутит так словесами, Что по писанию истина якобы. Было ли яблоко плодом познанья? Ты для познанья возьми – раскуси, Вон на Руси сколько яблок, а каждый – Дважды дурак беспробудной Руси. * * * Клевер – малиновка пастбищ, Пижма – цветущая иволга, Зверобой – канарейка вылетела из клетки. Все это – лето, Все это – воля, Все это – поле, Все это – радость для глаза до окоема. А за окоемом растет новый город, Город моих современников, Город торговцев канарейками, Торговцев местом под солнцем, Торговцев лунным сиянием И чистым воздухом. * * * Я не жарил с бандитами спирт, Не носил ножа за голенищем, У меня в ладонях море спит, На скамейке рядышком спит нищий. Что он ищет под метель во сне? – Снег нас кроет нежно одеялом – Идеальным было бы теперь Солнце потерпеть за океаном. Пьяный месяц на фонарь залез, А я трезв и лазать не берусь. Грусть. В соседстве нищенства пиит Спит так крепко, как родная Русь. Если бы любить бы не уметь Эту круговерть тоски и стужи, Лучше псом бездомным околеть, Где живой лишь смерти нужен. * * * Ещё август. Теплынь. Но лето уже не лето. Карета скорой стоит у подворья соседа. Пёс-непоседа метит со скуки столбы, Как венчиком лбы вестник другого света. Ветер серебрит, будто травы косит. Осень не осень, но уже не лето. Бессмертье забыв, душа пьяна, как на тризне, – О жизни другой не мечтай в суровой отчизне. * * * Только бы дойти до окоёма – Там и дома с шиферною крышей, Вышел в сени, вышел на крыльцо – И трусцой в сельмаг за поллитровкой. Ах, же поле милое моё! Ах, жнивьё под солнышком под осень! Горбоносый лось среди поляны Пьяный от глушины родниковой! Золотое сердце, Русь родная! Допоздна я меряю просторы Все в уборе сказочных созвездий Над предместьем, где мне нету крова. Да на кой мне он, когда ты сказкой, Лаской материнской в гладь и тишь Мне сулишь такое в жизни счастье, Пред которым разве устоишь?!
Репетитор по русскому языку
|